Античные мотивы в поэзии А.А. Ахматовой

читатель видит указание статуса Орфея после потери Эвридики («Он вернется совсем другой…»), но к анализу этого изменения автор возвращается через 9 лет при написании «Летейского цикла».
В стихотворении «Отчего душа так певуча…» Мандельштам не придает Орфею телесное ощущение. Автор трансформирует весь пласт мифологии стиха из реального мира в мир фантазий.
Он подымет облако пыли,
Зашумит бумажной листвой… [22, с. 68]
Конечно, античная тематика в данном стихотворении в большей степени, чем все остальное, призвана создать определенный эстетический эффект, связанный с «разглядыванием» в бытовом наполнении окружающего мира онтологической составляющей. Слово обладает культурологической властью.
Оно способно создавать миры:
И, несозданный мир лелея,
Я забыл ненужное «я».
Я блуждал в игрушечной чаще
И открыл лазоревый грот… [22, с. 69].
Однако уже в этом стихотворении возникает мотив, связанный с отказом от восприятия силы слова как абсолютной и сакральной. Во-первых, это дается через указание на «несозданный мир». То есть Мандельштам актуализирует момент принципиального разрыва между искусством и порожденными им системами и действительностью, которая создается реальным поступком. В этом его позиция антонимична позиции другого поэта-акмеиста – Н. С. Гумилева, который в 1921 г. напишет свое «Слово»:
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города [22, с. 69].
Тем не менее сила поэтического вдохновения, воплощенная в «ветре Орфея», настолько сильна, что позволяет лирическому герою Мандельштама создавать воображаемые пространства, в которых возможно забыть «ненужное я». Ненужным, сковывающим становится реальное «я», телесное, которое, однако, властно и требовательно напоминает о себе, прерывая эфирный
полет фантазии:
Неужели я настоящий
И действительно смерть придет? [22, с. 69].
Во-вторых, риторический вопрос, возникающий в последней строке, напрямую связан с мифом об Орфее и Эвридике.
Если древнегреческий герой, традиционно воспринимаемый как величайший певец, чье слово наделялось сакральной силой, не смог преодолеть смерть и вернуть свою возлюбленную к жизни, то на тот же исход обречены и все те, кто чувствует «ветер Орфея». Именно с этим, по нашему мнению, связана акцентированная автором эфемерность той субстанции, которая связана с именем фракийского певца. Ветер способен навевать некие грезы, подобные сну, но преобразовать первооснову мира силой поэтического слова оказывается невозможно.
В сборнике «Tristia» слово в его онтологической сущности по-прежнему выводится из культурологии, но при этом лишается всякой власти.
Л. Я. Гинзбург писала об этом сборнике: «… «классичность» Мандельштама находит свое завершение... Эллинский стиль не служит уже созданию образа одной из исторических культур, он становится теперь авторским стилем, авторской речью, вмещающей весь поэтический мир Мандельштама» [12, с. 337].
1.3 Актуальность рассмотрения мифов в творчестве А. Ахматовой
Новое время порождает новые подходы и методы. Одним из них становится анализ мифических корней современных представлений о мире, трансформаций мифа в литературных произведениях. Мифологическая школа в фольклористике и литературоведении возникла в эпоху формирования европейского романтизма и с тех пор прошла большой путь развития [23].
Миф, как известно, – одна из древнейших форм культурного сознания. Как большинство реликтовых форм жизни и сознания, мифология выработала замечательную жизнеспособность и продолжает оставаться активной частью современной культуры.
Наука о мифах вбирает в себя данные филологии, этнографии, психологии, культурологии, философии, социологии и т. д. Изучение этой части культурного сознания становится тем более актуальным, чем более осознаётся её активность и неотменяемость. Фантастическое в мифе может быть понято как обобщённое и символизированное выражение ценностей, сакральных традиций культуры, а также в качестве проявления древнейших архетипических представлений человечества.
Миф интересен как закономерностями моделирования создаваемых образов, так и теми цепочками значений, которые связывают архаические культуры с современностью и получают в художественных текстах новое бытие.
В 1940 году Эйхенбаум в тезисах доклада об Ахматовой заметил, что важное свойство её поэзии – «глубина мифа, в которой Муза становится заново живым поэтическим образом» [37, с. 223].
В наше время обращение к мифическим истокам художественных образов стало традицией.
«У Ахматовой был дар ритуального жеста и слова, точнее – искусство делать их ритуальными. Мандельштам первым и достаточно рано заметил, что «в последних стихах Ахматовой произошёл перелом к гиератической важности, религиозной простоте и торжественности». О «ритуальности» Ахматовой можно говорить и в несколько ином, более прямом смысле этого слова» [30, с. 227].
В. К. Шилейко, как известно, переводил созданную в древней Месопотамии поэму «Энума Элиш», Ахматова была хорошо знакома с этой его работой, о чём сохранились письменные свидетельства. Не менее достоверно и то обстоятельство, что ею самой в Ташкенте создавалось произведение с таким названием. Но не уточняется, что новогодний ритуал в древнем Вавилоне был связан с ежегодным обновлением природы, и он предполагал временное символическое умирание царя-жреца, что выражалось в лишении его атрибутов царской власти и даже одежды.
Верховный жрец допрашивал царя, как тот правил в течение года, не нарушал ли законов, данных богами и т. д. При этом царю-жрецу изрядно доставалось: его били по щекам. Считалось, что если из его глаз брызнут слёзы, то следующий год будет урожайным. После того, как ритуал был исполнен и царь-жрец давал правильные ответы, ему с почтением возвращали всё отобранное, он вновь становился царём, начинался новый календарный цикл.
В «Поэме без героя» Ахматовой речь идёт о гибели юноши (не-героя), знаменовавшей трагическое окончание целой эпохи. Календарные ритуалы, как известно, противостоят трагедии, поскольку в мифе время циклично, за гибелью (всегда временной) там обязательно следует воскрешение. Ахматова же оплакивает гибель необратимую – без понимания этого пропадает весь пафос «Поэмы без героя».
Смерть юного поэта – преддверие гибельной эпохи, мучительных испытаний для целых поколений. В поэме звучит тема воскрешения – но не обновлённой жизни, а застарелых грехов. Автор испытывает ужас перед возможным повторением исторической, культурной, моральной ситуации.
В. Н. Топоров, возможно, полушутя создал новый миф об Ахматовой – наследнице великих магов [29, с. 6]. Если учесть, что поэзия, как и искусство вообще, на заре развития человечества вызревала как раз в недрах обряда, то можно увидеть здесь не столько мифизацию, сколько поэтизацию фигуры Ахматовой. Да и миф о великом первопредке настолько традиционен в истории культуры, что не нуждается в комментариях. Более того, если от-влечься от слишком буквального прочтения этого мифа, то можно понять, что учёный в этих тезисах суммировал некоторые результаты как раз тогда разрабатывавшегося им подробного исследования «Об историзме Ах-матовой» [30], где глубоко и серьёзно связал религиозные мотивы её ли рики и мифологические аллюзии в «Поэме без героя» с пророческой миссией поэта, требовавшей глубокого постижения нравственной проблематики исторических катаклизмов.
Тезисы Топорова написаны в 1989 году – в год столетия Ахматовой. Знаменитое Постановление ЦК ВКП(б) 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград» было отменено буквально накануне, в самом конце 1988 года. Ахматова, «полупризнанная, как ересь», возвращалась в литературу – ещё советскую. Изменение её статуса в ситуации этих лет шло через подчёркивание значительности смысла, утверждение многомерности её поэзии.
В мифологии ведущая интенция – не поиск причинно-следственных связей, а поиск иерархии сил. Надо признать, что В. Н. Топоров апеллировал к мифическим ассоциациям, исходя из тщательного анализа ахматовских текстов. В другой своей заметке – «Об ахматовской нумерологии и менологии» В. Н. Топоров дал блестящий образец реконструкции мифизирующего мышления [29. С. 6]. Логика мифа здесь вполне соответствует закону партиципации (сопричастности), замеченному ещё в начале прошлого века Л. Леви-Брюлем. Первобытное мышление соединяет предметы и явления не по законам причинности, а исходя из их соседства во времени или пространстве; это мышление не различает части и целого, отождествляет предмет с его именем, атрибут с сущностью и т. д.
Главное в мифе – его интенция, то есть направленность.
1.4 Миф об Орфее и Эвридике в творчестве Ахматовой. Античные герои в творчестве А. Ахматовой
Рассмотренный уже выше описанный миф об Орфее и Эвридике в творчестве А. Ахматовой.
Миф об Орфее представляет собой один из самых загадочных мифов