Поэтика романа В. В. Набокова

сопровождаем Годунова-Чердынцева на всех этапах подготовки его, по всей видимости, главного романа – от первых мыслей об оном в начале книги («Вот так бы по старинке начать когда-нибудь толстую штуку» через предчувствие его выполнения («Временами я чувствую, что где-то она скрывается тут, в чернильных дебрях, что ее нужно только высвободить по частям из мрака и части сложатся сами» до конкретных идей о построении будущего романа в конце («обстроить, завесить, окружить чащей жизни – моей жизни, с моими писательскими страстями, заботами» . При этом благодаря «арабесочному» отношению к жанрам, они разными узорами входят в единую картину, складывающуюся при прочтении романа. Даже нехудожественные жанры, такие как рецензия, помогают решить чисто художественную задачу – построение романа о непрерывности творческого процесса и безграничности творческого сознания.
Тем не менее, на вершине набоковской иерархии жанров находятся все-таки жанры литературные. Магистральными жанрами, входящими в роман или метароман Набокова, являются биография и автобиография. Однако прочитать роман как исключительно биографический или автобиографический не представляется возможным. О неприемлемости автобиографического прочтения романа писал сам Набоков в предисловии к английскому изданию книги.






3 «Вторичная художественность» и поэтизация романа «Дар»
Биография Чернышевского оторочена с обеих сторон историей Годунова-Чердынцева и его романа, предположительно, автобиографии, хотя вопрос о разграничении авторского сознания и сознания героя не может быть решен окончательно. Это побудило Б. Маслова, занимавшегося данной проблемой, фактически отказаться от решения оного вопроса, вводя понятие «сознание текста» .
Разумеется, перед нами не чистая биография, но ее творчески препарированная версия. «Сюжет биографического романа всецело опирается на социальную и характерологическую определенность и полную жизненную воплощенность героя» . Чернышевский, герой Годунова-Чердынцева, безусловно, вполне определен социально и характерологически. Однако другой важный аспект, отмеченный литературоведом, согласно которому «между характером героя и сюжетом его жизни должно быть глубокое органическое единство» не вполне соблюден. Ведь весьма вычурно построенная биография, отороченная перевернутым сонетом, сообщающая сведения о месте и дате рождения героя лишь в самом конце, плохо коррелирует с фигурой радикального материалиста, у которого «высшая похвала литератору была: дельно» .
Кроме того, в биографии Чернышевского поражает беспристрастность подбора фактов с пристрастностью их изложения. Исторический объект преломляется, обретая новую жизнь в художественном тексте. «При обращении к историческому материалу художник разрушает иллюзию исторической закономерности и заменяет ее реальностью личной судьбы: его объект тем самым получает то, что можно назвать вторичной художественностью, и осмысляется поверх раздробленного исторического контекста под знаком вечности» . Формулировка «вторичная художественность» представляется нам не совсем удачной, ведь послужившее ей прототипом набоковское выражение «вторичная поэзия» имеет совершенно другой смысл и более негативные коннотации. Он употребляется Годуновым-Чердынцевым в размышлении над биографией отца, насыщенной подлинной, первичной поэзией. В случае же с Чернышевским материалом для творческой переработки послужила реальная и вполне прозаическая биография, поэтому здесь имеет смысл говорить о некой «поэтизации прозы».
Примером такой поэтизации может служить такой пассаж о духовных наследниках Чернышевского: «Как-то Крупская, обернувшись на ветру к Луначарскому, с мягкой грустью сказала ему» , подернутый пародийно-романтическим флером. Также весьма частотным приемом для «литературизации» исторического факта, оказывается добавление отсутствующих в первоисточнике деталей, подробностей: «немного в сторонке, рядом с дряхлой матерью одного из могильщиков, смиренно стоял в новых валенках агент третьего отделения» . Годунов-Чердынцев менее всего стремится к исторической правде, которая подразумевается сама собой, «ибо, если бы это было не так, то просто не стоило бы писать книгу» .
Более всего его интересует следы вмешательства судьбы в фактическую сторону жизни героя и повторяющиеся мотивы в ней, «соприкосновение исторических узоров» . Так, он выделяет, например, темы близорукости героя, его отношений с кондитерскими и прослеживает их на протяжении всего жизненного пути Чернышевского, «ради некой скрытой связности» изложения фактов и понимания личности «властителя дум». Власть над этими сквозными мотивами равняется для автора власти над